Московский Кремль

Несмотря на то, что сейчас официальной датой основания Москвы считается 1147 год, когда она впервые упоминается в летописях, поселения на этом месте существовали задолго до XII века.

Первые поселения Дьяковской культуры находились на месте современного Кремля на Боровицком холме примерно в IV-III веках до н.э. После этого какое-то время (несколько столетий) Боровицкий холм пустовал, хотя вообще на территории современной Москвы поселения Дьяковской культуры сохраняются до VIII-IX веков н.э., когда их сменяют племена летописных вятичей. С приходом вятичей мысовая крепость на холме возобновляется, и именно это время можно считать началом всей архитектуры Москвы (и собственно Москвы). По всей видимости, именно следы первой московской крепости были обнаружены при строительстве Оружейной палаты. Найденная около Оружейной башни печать XI века позволяет отнести существование первой крепости ко временам похода Владимира Мономаха на вятичей.

К середине XII века Москва - небольшой городок, который только начинает принимать важное стратегическое значение на пути из северо-восточной Руси в Киев. Здесь располагается усадьба Юрия Долгорукого, куда он приглашает Святослава черниговского в 1147 г. Установлено, что с конца XI до середины XII века у мысовой крепости существовало предградие, располагающееся в границах Дьяковского городища. Возможно, что это предградие и носило имя Кучково, встречающееся в повестях о начале Москвы, и именно здесь располагался двор Юрия Долгорукого.

В 1156 году по распоряжению князя Юрия из Киева, князь Андрей Боголюбский строит здесь, на холме в устье Неглинной, деревянную крепость. За полтора столетия со времени постройки крепости и до конца XIV века она еще как минимум дважды строилась заново, скорее всего сохраняя старые очертания. В 1177 году ее сжег Глеб рязанский, после чего стены были восстановлены и в 1237-1238 гг. Москва доставила много хлопот монголам, которые ее снова сожгли. В 1305 и 1308 году к стенам Москвы дважды подступала рать Михаила тверского, но так и не смогла взять "град". В 1331 году стены сгорели в пожаре, а довершил их уничтожение пожар 1337 года, "когда вся Москва погоре". Эта крепость именуется в источниках еще не "кремлем", а "кремником"; слово "кремль" впервые встречается в Тверской летописи под 1315 г.

После пожара 1365 г. в начале зимы 1366 г. князем Дмитрием Донским в совете с князем Владимиром Андреевичем и боярами было решено ставить каменный город и уже к 1368 году новый Кремль был готов. Его не смогла взять литовская рать Олгерда. Потом он не раз осаждался неприятелем. В 1382 г. его изменой взяли войска Тохтамыша. В 1408 г. двадцать дней простоял под Москвой хан Едигей. Спустя тридцать лет Москву безуспешно осаждал хан Улу-Мухамед. В 1451 году под стенами Кремля внезапно появился и так же внезапно ушел царевич Мазовша (так называемая "скорая татарщина").

Кремль Дмитрия Донского занимал практически ту же территорию, что и современный. На месте современной Спасской башни находились Фроловские ворота Кремля, на которых во время осады Москвы Тохтамышем находился знаменитый Адам-суконник. На месте Константино-Еленинских ворот находились Тимофеевские (по имени жившего около ворот окольничего князя Дмитрия Ивановича - Тимофея Васильевича Воронцова-Вельяминова). Современные Никольские ворота были заложены не на старом месте - скорее всего стена делала поворот от Фроловской (сейчас Спасской) к современной Средней Арсенальной башне, на месте которой стояла Граненая башня крепости Донского. Старые Никольские ворота находились приблизительно на половине этого отрезка (в летописях указывается, что построенная в 1458 г. церковь Введения на подворье Симонова монастыря находилась "у Николских ворот"). О южной стене крепости известно меньше. Есть некоторые основания предполагать, что примерно на месте Троицких ворот располагались Ризположенские или Богородицкие ворота с каменным мостом через Неглинную. Угловая Боровицкая башня несомненно существовала. В записи о постройке в 1461 году церкви Иоанна Предтечи "на бору" указано, что эта церковь стояла у "Боровитских врат". Южная (вдоль Москвы-реки) стена 1367 года совпадала с существующей сейчас. По углам стояли Свиблова и Беклемишевские башни, названные по именам бояр Дмитрия, а на месте Тайницкой башни существовали Чешковы ворота. Таким образом пять из 8 или 9 известных нам башен были расположены на восточной "приступной" стене.

К сожалению изображений белокаменного Кремля не сохранилось, хотя известно, что, например, Феофан Грек дважды изобразил его в своих росписях - в Архангельском соборе и в палатах князя Владимира Андреевича.

К истории лаптя на Руси

В начале XX века Россию еще нередко называли страной «лапотной», вкладывая в это понятие оттенок примитива и отсталости. Лапти, ставшие своего рода символом, вошедшим во множество пословиц и поговорок, традиционно считали обувью беднейшей части населения. И неслучайно. Вся русская деревня, за исключением Сибири и казачьих районов, круглый год ходила в лаптях.

А плели лапти из коры и подкорья многих лиственных деревьев: липы, березы, вяза, дуба, ракиты и т.д. В зависимости от материала и плетеная обувь называлась по-разному: берестяники, вязовики, дубовики, ракитники… Самыми прочными и мягкими в этом ряду считались лыковые лапти, изготовленные из липового лыка, а самыми плохими - ивовые коверзни и мочалыжники, которые делали из мочала. Для прочности, тепла и красоты лапти проплетали вторично, для чего, как правило, в ход шли пеньковые веревки. С этой же целью иногда пришивали кожаную подметку. Для праздничного выхода предназначались писаные вязовые лапти из тонкого лыка с черными шерстяными оборами или вязовые красноватые семерики.

Техника плетения лаптей была тоже очень разнообразной. Великорусские лапти, в отличие от белорусских и украинских, имели косое плетение - «косую решетку», тогда как в западных районах бытовал более консервативный тип - прямое плетение, или «прямая решетка». Если на Украине и в Белоруссии лапти начинали плести с носка, то русские крестьяне делали заплетку с задника. Так что о месте появления той или иной плетеной обуви можно судить по форме и материалу, из которого она изготовлена.

Редко кто в крестьянской среде не умел плести лапти. Сохранилось описание этого промысла в Симбирской губернии, где лыкодеры отправлялись в лес целыми артелями. За десятину липового леса, арендованного у помещика, они платили до ста рублей. Снимали лыко специальным деревянным пырком, оставляя совершенно голый ствол. Лучшим считалось лыко, добытое весной, когда на липе начинали распускаться первые листочки, поэтому чаще всего такая операция губила дерево (отсюда, видимо, и известное выражение «ободрать как липку»). Перед плетением лаптей лыко в течение суток обязательно отмачивали в теплой воде. Затем кору соскабливали, оставляя луб. Из воза лык - от 40 до 60 пучков по 50 трубочек в каждом - получалось приблизительно 300 пар лаптей.

Жизнь крестьян-лапотников описана многими русскими классиками. В рассказе «Хорь и Калиныч» И.С.Тургенев противопоставляет орловскому мужику калужского оброчного крестьянина: «Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти; калужский оброчный мужик обитает в просторных сосновых избах, высок ростом, глядит смело и весело, торгует маслом и дегтем и по праздникам ходит в сапогах».

Как видим, даже для зажиточного крестьянина сапоги оставались роскошью, их надевали лишь по праздникам. Своеобразный знаковый смысл кожаной обуви для крестьянина подчеркивает и другой наш писатель, Д.Н.Мамин-Сибиряк: «Сапоги для мужика самый соблазнительный предмет… Никакая другая часть мужицкого костюма не пользуется такой симпатией, как именно сапог».

Есть легенда, что сам Петр I учился плести лапти и что сплетенный им образец хранился среди его вещей в Эрмитаже еще в начале прошлого (XX) столетия.

Не знаю, не пробовала.. Но много слышала о том, что лапти легкие и в них удобно, как в домашних тапочках.
Айда все в лаптях ходить!

В Пасхальную неделю, которая считалась началом возрождения, обновления жизни, проводилось много обрядовых действий, связанных с заключением браков. Их инициаторами и главными участниками были холостая молодежь и молодожены. С Пасхальной недели начинались весенне-летние гулянья парней и девушек. Пасхальная неделя была также временем, когда в русских деревнях проходили смотры невест. Например, в Печорском уезде Архангельской губернии девушки, надев самый красивый наряд, выходили на сельскую улицу для игры в бачу. Бача представляла собой длинную, украшенную росписью палку, которой надо было сбить установленную на земле деревянную фигурку. Игра собирала большое количество людей, желавших посмотреть на девушек. В Орловской губернии девушки, надев первый раз женскую одежду - понёву, отправлялись на луг жарить яичницу и веселиться без участия парней. В Рязанской губернии девушки, вступившие в брачный возраст, приглашались на площадь перед церковью. Там они стояли некоторое время всем напоказ, а затем катались по селу на лошадях. При этом их «предлагали» в невесты каждому встретившемуся мужчине. Во Владимирской губернии молодожены подходили к собравшимся у их дома замужним женщинам и давали им в качестве «вступительного» пирог и яйца. В Костромской губернии замужние женщины, собравшись группой, приходили к дому молодоженов и требовали, чтобы новобрачная их впустила. Та открывала им дверь и говорила: «Соседушки, голубушки, меня любите и жалуйте, к себе примите в подруженьки». После этого все входили в дом и угощались праздничной едой. Однако особенно ярко проходило оглашение нового статуса молодых в деревнях Верхнего Поволжья во время обряда, называвшегося вьюнины. В величальных песнях, которыми окликали молодых под окнами их дома, обозначалась главная цель брака - умножение человеческого рода:

      Во корнях тех дерев
      Горностай гнездо свивал,
      Горностай гнездо свивал
      Да малых деток выводил.

В Пасхальную неделю девушки совершали различные магические действия, направленные на приближение сватовства и замужества. Так, мечтая поскорее выйти замуж, девушка должна была в день Пасхи первой попасть на колокольню и первой ударить в колокол.

Вся Пасхальная неделя посвящалась развлечениям: ездили друг к другу в гости, угощались хорошей скоромной едой. Однако излишеств в еде и питье, великого общедеревенского разгула с драками, характерного для престольных праздников, в эти светлые, как их называли люди, дни не было. Праздничная трапеза проходила весело, радостно, но одновременно чинно и достойно. В Пасхальную неделю на деревенских улицах собиралось много народа: гуляли, демонстрируя себя, своих детей, свои наряды, разглядывая других гулявших, пели песни.

Качание на Качелях было очень популярно во время Пасхальной недели. Где-нибудь в конце деревенской улицы парни устраивают так называемые «обчественные качели» и возле этих качелей образуется не что вроде деревенского клуба: девушки с подсолнухами, бабы с ребятишками, мужики и парни с гармониками и «тальянками» толпятся здесь с утра до ночи; одни только глядят да любуются на чужое веселье, другие веселятся сами. Первенствующую роль занимают здесь, разумеется, девушки, которые без устали катаются с парнями. На качелях сидели или стояли девушки, которых раскачивали парни. В благодарность парни получали от девушек крашеные яйца. В Орловской губернии парни, посадив девушку на качели, били ее по коленкам веткой, требуя сказать, кого она любит. В Вятской и Нижегородской губерниях девушку качали до тех пор, пока она не называла имени своего жениха Все эти действия сопровождались качальными припевками:

      На святой неделюшке
      Повесили качелюшки,
      Сначала покачаешься,
      Потом повенчаешься.

Катание яиц – игра, которая начиналась обычно в Пасху и продолжалась всю Пасхальную неделю. Суть игры состояла в том, что крашеное яйцо скатывали по наклонно поставленному деревянному лотку или по земле с невысокой горки. Внизу были полукругом расставлены яйца всех участников игры. Каждый участник, отправляя свое яйцо вниз, должен был сбить с места чье-нибудь яйцо. Если ему это удавалось, то он присваивал сбитое яйцо себе и продолжал игру, если нет – в игру вступал другой участник, а неудачно скатившееся яйцо оставалось на кону. Эта игра была довольно азартной и могла продолжаться по нескольку часов. Некоторым ловким парням и мужикам удавалось набрать за игру до двух-трех десятков яиц.

Катание яиц было известно также и в другие весенне-летние дни. В деревнях Верхнего и Среднего Поволжья во время праздника парни и девушки, расположившись парами, толкали яйца по земле друг другу.

В XIX в. катание яиц представляло собой веселую забаву с участием большого количества людей. Однако в древности эта игра входила в комплекс магических действий, связанных с пробуждением и оплодотворением земли. Так, во многих местностях России существовал обычай в день Вознесения катать яйцо по озими в надежде на хороший урожай.

Материал из свободной русской энциклопедии

Иван Купала - великий день очищения водой и огнем

Один из самых поэтичных и древних языческих праздников. Еще в дохристианскую пору славяне отмечали праздник Купайла. Слово «купало» означает горячее, ярое, кипящее существо, под которым подразумевается солнце. В половине июня полуденное солнце достигает высочайшей точки на небе и в таком положении остается на некоторое время, которое называется летним солнцестоянием. Этот день языческого божества совпал с христианским праздником - Рождество Иоанна Крестителя - Святого Иоанна Предтечи. Это совпадение и слияние праздников привело к изменению в названии праздника - Иван Купала.

С образом божества связана любовная легенда. Разлученный в детстве со своей родной сестрой, Купало, не зная о том, что это его родная кровь, впоследствии женился на ней.
А закончилось это трагически: брат и сестра покончили с собой, утопившись. Отсюда и эротичный характер праздника. Допускались свальный грех и гомосексуальные игрища. Считалось, что, пройдя через все это, человек очищается.

В этот день, день жатвы, зажигали костер из жертвенных трав, и все, без исключения, независимо от пола и возраста, с песнями плясали вокруг этого костра. Интересно, что богу Купале приносили своеобразную жертву: купание.

Есть мнение, что на Ивана Купалу свой праздник справляют ведьмы. Он заключается в усиленном причинении зла людям. Считалось, что у ведьм хранится вода, вскипяченная с пеплом купальского костра, обрызгав себя ею на Ивана Купалу, ведьма могла преспокойно лететь, куда ей вздумается.

По поверьям крестьян, в купальскую, самую короткую ночь, нельзя спать, так как оживает и становится особенно активной всякая нечисть - ведьмы, оборотни, русалки, змеи, колдуны, домовые, водяные, лешие. В зачарованную Купальскую ночь деревья переходят с места на место и разговаривают друг с другом посредством шелеста листьев; беседуют между собой животные и даже травы, которые этой ночью наполняются особой, чудодейственной силой. Все земное зелие-былие в эту Ночь получает сверхъестественную мощь: как злую, так и добрую. Ночные травы цветут Огнем. Таковы - черная папороть, царе-царь, лев, голубь и другие. “Трава лев, - сказано об одной из них в древнейшем из “Залейников”, - растет невелика, а видом как лев кажется. В день ее и не приметишь, сияет она по ночам. На ней два цвета, один желтый, а другой ночью как свеча горит..”. Папоротник, который раскрывается сильным огненно-красным слегка мерцающим цветом только на несколько мгновений, в Купальскую Ночь дает возможность нашедшему его угадывать будущее.

От Карпат до севера Руси в ночь с 6 на 7 июля все праздновали этот мистический, загадочный, разгульный и веселый день Ивана Купалы.

Иванов день наполнен обрядами, связанными с водой. Купаться в Иванов день - обычай всенародный, но в некоторых областях крестьяне считали такое купание опасным, так как в этот день именинник - сам водяной, который терпеть не может, когда в его царство лезут люди, и мстит им тем, что топит всякого неосторожного. Главным развлечением вечера на Ивана Купала являются прыжки через костер: кто удачнее и выше, тот будет счастливее. В некоторых местах через купальский огонь прогоняли домашнюю скотину для защиты ее от мора. Молодежь и дети, напрыгавшись через костры, устраивали шумные веселые игры и бег наперегонки. Обязательно играли в горелки. Если на Иванов день перелезать двенадцать огородов, любое желание сбудется.

Одинокие девушки, несчастные в любви, дабы приворожить избранника, в полночь на Ивана Купалу должны трижды обежать вокруг ржаного поля. Желательно обнаженными. Считается, что пока голая красавица бегает кругами, возлюбленный будет видеть ее во сне, а на утро поймет, что она и есть та единственная и неповторимая, которую он искал всю жизнь.

В этот день бросают в реку венок из березы: если потонет - смерть, поплывет - замуж выйти, к берегу прибьет - незамужней быть. Существует также обычай париться в бане с вениками из цветов иван-да-марьи и есть кутью, которую варили из ячменя и заправляли маслом.

В день Ивана Купала старались исцеляться росой.  Для этого люди вставали как можно раньше и ходили босиком по целебной купальской росе. В этот день проходил массовый сбор лечебных трав. Особой целебной силы купальская трава набирает к восходу Солнца, так вот, как говорится, “Кто рано встает, тому и Бог дает!” Травы и цветы кладут под Иванову росу, высушивают и сберегают их, почитая больше целебными, нежели собранные в другое время. Ими окуривают больных, борются с нечистью, их бросают в затопленную печь во время грозы, чтобы предохранить дом от удара молнии, употребляют их и для разжигания любви или для “отсушки”. Из чудесных трав собираемых в это время, стоит назвать “плакун-траву”, особенная сила которой заключена в её корне, имеющем свойство прогонять злого духа; владелец же корня будет внушать к себе страх. “Терлыч-трава” употребляется для очарования парней девушками: они носят её у себя за пазухой и приговаривают: “Терлич, терлич, хлопцев покличь!” В полночь нужно не глядя набрать цветов и положить под подушку, а утром проверить, набралось ли двенадцать разных трав. Если набралось, в этом году замуж выйдешь. Трава чернобыльник, по народному поверью, противна ведьмам и охраняет от них дом и двор. Её же заплетают в плети и кладут под Иванову росу с приговором: “Мать-земля, отец-небо, дайте рабам вашим от этой травы здоровья!” Травка “зяблица” помогает от бессонницы. Высушенным “расперстьицем” присыпают больные места на теле. “Пастушью сумку” издавна заготавливали как хорошее кровоостанавливающее средство при различных кровотечениях. Для лечения ран, ожогов запасались заячьей капустой. На случай простуд, кашля необходимо было иметь дома мать-мачеху, душицу, багульник. Под голову кладут трипутник (подорожник), приговаривая: "Трипутник-попутник, живешь при дороге, видишь малого и старого, скажи моего суженого!"

Этнографами записано много поверий о том, что в день Ивана Купалы и на Петров день «солнце при восходе играет, переливается всеми цветами радуги, скачет, погружается в воду и снова появляется». В купальских песнях выражены эти же представления: «На Ивана рано солнцо играло...»; «Солнце сходить грае...». Наблюдения за «играющим» солнцем продолжались вплоть до Петрова дня (Купалы), который следует, очевидно, рассматривать как день прощания с солнцем, постепенно убывающим после летнего солнцестояния. Существовал обычай «караулить солнце». С вечера, захватив еду, молодежь и пожилые крестьяне, шли на горку, где всю ночь гуляли, жгли костры и ждали солнечного восхода, чтобы видеть игру солнца.

Ивана Купала - сайт
Скачать Иван Купала - лучшее

Отредактировано Элен (2009-04-02 11:41:01)

Хохломская роспись

Хохлома - это самобытный русский народный промысел, существующий более трехсот лет, уникальное явление не только в масштабах России, но и в мировом искусстве. Промысел был основан в лесном Заволжье, на территории нынешнего Ковернинского района Горьковской обл. Жители многих селений, расположенных по берегам реки Узолы, испокон веков занимались окраской деревянной точеной посуды.

Благодаря иконописцам из старообрядческой среды, владевшим древним приемом "вызолачивания" изделий, здесь распространился своеобразный способ превращения простых деревянных мисок в "золотые" без использования драгоценного металла. Традиционная техника, усовершенствованная в наше время, основана на простом принципе. После завершающего этапа отделки изделия - "закалки" - под влиянием высокой температуры покрывающая его лаковая пленка приобретает медовый цвет. Сочетание ее с просвечивающимся металлизированным слоем дает золотистый эффект.

Хохломские изделия привлекают не только красотой орнамента. Их ценят за прочное лаковое покрытие, благодаря которому ими пользуются в повседневной жизни. В хохломском блюде можно подать окрошку к столу, в чашку налить горячий чай - и ничего не сделается с деревянным изделием: не потрескается лак, не поблекнут краски. Не случайно во все времена существования поволжского промысла мастера, владеющие "хитростями" изготовления этой "волшебной посуды", попадая по воле судьбы в другие места, основывали там новые центры ее производства.

Изготавливают хохломские изделия из древесины местных лиственных пород - липы, осины, березы. Изделия отличаются большим разнообразием. Простые формы деревянной посуды - мисок, чашек и бочат, поставков и кандеек - восходят к традиционной русской утвари. Красивые по пропорциям, крепкие и устойчивые, они создают в доме атмосферу уюта и праздничности.

«ВО ВСЕХ ТЫ, ДУШЕНЬКА, НАРЯДАХ ХОРОША»
              (Одежда русских женщин)

Ранее, по русским понятиям, красота женщины состояла из толщины и дородности. Женщина стройного стана не считалась красавицею. При этом русские любили женщин с длинными ушами, и некоторые щеголихи вытягивали их себе насильно. Этот обычай как нельзя более согласовался с раскрашиванием и с покроем платья, непонятным уже для нас вкусом, который ныне считается безвкусием…

Женщины, сами по себе красивые, белились и румянились до того, что совершенно изменяли выражение своего лица и походили на размалеванных кукол. Кроме того, они раскрашивали себе шею и руки белою, красною, голубою и коричневою красками; окрашивали ресницы и брови, и притом самым уродливым образом - чернили светлые, белили черные. Даже те из женщин, которые были хороши собою и сознавали, что они хороши и без разных посторонних прикрас, должны были белиться и румяниться, чтобы не подвергнуться насмешкам. При Михаиле Федоровиче одна русская боярыня, княгиня Черкасская, красивая собою, не желала румяниться, так тогдашнее общество издевалось над нею. Так силен был обычай, а между тем церковь его не оправдывала, и в 1661 году новгородский митрополит запрещал пускать в церковь набеленных женщин...

Энтузиастами и пропагандистами новой манеры одеваться, первыми оценившими удобство моды и привлекательность роскоши, были молодые столичные дворянки. Затянутые в жесткие корсеты, в башмаках на высоких каблуках, со сложными прическами, барышни легко преодолели первоначальную скованность, в то время как их матушки в сердцах проклинали «мерзкие новшества». Особенно неуютно ощущали себя представительницы старшего поколения на публичных ассамблеях и балах, где было многолюдно и жарко.

Однако самые дальновидные из родительниц своим чадам выписывали из-за границы специальные журналы «перспективных моделей», приглашали учителей танцев и словесности, гувернеров и гувернанток, искали портных, способных сшить платье на европейский манер. Присутствовавшие на тогдашних празднествах послы и их приближенные не могли не отметить, что женщины при русском дворе «красились, причесывались и одевались уже очень хорошо, по иноземному образцу», «не уступая француженкам и немкам».

Да, женская душа должна в тени светиться,
Как в урне мраморной лампады луч,
Как в сумерки луна сквозь оболочку туч.
И согревая жизнь, незримая теплиться.

Одежда дворянок по силуэту стала походить на французский костюм и состояла она из распашного платья, юбки и корсажа, надевавшихся поверх льняной сорочки. Особенно непривычным для русских барышень был жесткий корсет. Став привилегией и мукой российских знатных дам, «упакованных» отныне в деревянные планки и китовый ус, корсет не позволял фигуре сгибаться и был призван придавать ей горделивую осанку. Дышать в корсете было нелегко, многие дамы с непривычки падали в обморок. Застежка у корсетов (шнуровка) была, как правило, сзади, так что самостоятельно избавиться от модного новшества было почти невозможно: корсеты одевали и снимали с богатых дворянок их девушки-служанки. Ношение корсета делало организм женщины более уязвимым для легочных и желудочных заболеваний, осложняло вынашивание детей. И все же желание не отстать от моды побеждало веления разума.

Силуэты платья и особенности его декора менялись, и не раз. Платьев и вообще нарядов в гардеробе столичных и провинциальных дворянок было довольно много, все они стали различаться по назначению. По утрам российская дворянка должна была надевать «утренние платья» светлых тонов, часто просто белые. После 10-11 часов она переодевалась в «домашнее платье», шившееся с минимумом оборок, лент и иных украшений. В случае выхода в город принято был надевать «платье для визитов» - костюм, состоящий из длинной юбки и курточки (сюртучка, казакина, кафтана).

Важную роль в течение всего столетия имели в облике российских дворянок прически. В допетровской Руси замужние женщины всех сословий считали постыдным появление «в обществе» с непокрытой головой. Поэтому ни о каких прическах и речи не было. Однако для европейского костюма они были необходимы. Новый этикет, заставив забыть ветхозаветные правила, потребовал от светских женщин разорительных трат на шиньоны, парики, а также шпильки, заколки. Везли их «по балтическим волнам» из дальних стран. Траты на украшения для волос и другие предметы роскоши были непозволительной расточительностью, обеднявшей не только не только самих женщин и их семьи, но и в конечном счете всю страну.

В последнее десятилетие XVIII в. прически, как и крой одежды, упростились. Исчезли шиньоны, парики, в моду пришла естественность. Увлечение античностью, легкими, прозрачными тканями, потребовало новой косметики. «Благородная женщина должна убегать такого недостатка, как румяные щеки, - поучал один из журналов того времени. - Сухощавость, бледность, томность - вот ее достоинства».

А вот одежда российских крестьянок оставалась традиционной. Как и семь веков назад, непременной частью ее была сорочка. Поверх сорочки крестьянок надевали распашной сарафан. Сарафан и юбка были очень длинными, что вместе с продольной орнаментацией или пуговицами сверху донизу способствовало зрительному «вытягиванию» фигуры. Датский посланник Юст Юль подметил, что «высокий рост является у русских почетным отличием и одним из условий красоты». Сверху на сарафан надевалась нагрудная одежда, по традиции короткая, едва доходившая до пояса - телогрея, душегрея, шугай (с рукавами) или епанечка (без рукавов). Особенно полюбился российским горожанкам шугай, название которого произошло от слова «шугать» - то есть пугать, отгонять: в провинции долго не могли привыкнуть к западной моде.

Зимой, в морозы, крестьянка или горожанка по-прежнему не могла обойтись без шубки. Как и прежде, существовали шубки короткие (до пояса) и до пят, носимые в рукава и в накидку, вседневные (заячьи, беличьи) и праздничные, которые крыли ярким шелком. К шубам носились капоры - пришедшие из Германии шапочки, отороченные мехом, или же шапки с тульей, похожей на колпак, которые выгибались набок.

Обувь крестьянками и небогатыми горожанками тоже носилась традиционная. Россия оставалась «лапотной»: лапти были самой распространенной летней обувью, в которой ходили по грибы, пасли скот, косили траву. Для зимних морозов, осенней и весенней слякоти они были неподходящи. Поэтому простая кожаная обувь - калиги, поршни - была не менее характерна для женского костюма и оставалась по-прежнему в ходу. Зимой в деревне очень практичны были валенки из плотно сваленной шерсти. Разумеется, модницы-горожанки не могли надеть валеную обувь к своим европеизированным платьям. Несмотря на угрозу простудиться, они предпочитали тонкие кожаные сапоги, порой дорогие импортные, не приспособленные к русским холодам, но подходящие по стилю к костюму.

Таким образом, XVIII столетие внешне еще более отделило крестьянку от горожанки, а тем более от дворянки. Причем именно женщины, по наблюдениям иностранных путешественников, описавших русский быт того времени, оказались наиболее приверженными «чужестранному модному платью». «Русская женщина, еще недавно грубая и необразованная, так изменилась к лучшему, что теперь мало уступает немкам и француженкам в тонкости обращения и светскости, а иногда даже имеет перед ними преимущества», - писал голштинский дворянин Ф. В. Берхгольц, связывая проникновение в Россию европейской моды и изменение стиля поведения людей.

Но российская деревня была настроена к западной моде иронично. Разряженные по европейской моде красотки с высокими прическами ассоциировались в народном сознании с бездельем, дурным, капризным характером, отсутствием целомудренной скромности. Устойчивое желание сохранить традиционный стиль в одежде отражало приверженность массы населения России проверенному веками образу жизни. Сближение же и взаимодействие двух тенденций - европейской и традиционной - во внешнем облике россиянок, начавшееся в XVIII в., шло медленно, но было необратимым.